Владимир Раевский

тележурналист (Екатеринбург-Москва)

Тоска по родине – давно разоблачённая морока.

Тепло родных земель особенно нужно нам вдалеке. Вот и я, уже три года проживающий в столице, поддерживаю в себе огонёк уральской доменной печи.

Мне кажется, для этого согревающего пламени лучше всего подходит наш родной, великий и могучий, уральский язык. Да-да, не удивляйтесь, он существует. В Екатеринбурге уральского языка, наверное, и не заметишь, но оно и не удивительно: большое видится на расстоянии.

Я говорю своей девушке:

– Юля, хватит барагозить!

Она не понимает. Юля выросла в Волгограде, последние шесть лет живёт в Москве (теперь-то тоже уже коренная, как и я), и это изумительное, полное глубинных оттенков слово ей неведомо. Я объясняю, что значит «барагозить» (возмущаться, качать права, бедокурить, выделываться – каждое из значений подходит определённой ситуации). Юля уже привыкла к моим лекциям по уральскому языку, Юля улыбается. Потом прелестно надувает губки:

– Я не бараго… зю… жу…

Теперь я улыбаюсь. Я понимаю, что это слово не очень уверенно чувствует себя в первом лице. Оно не создано для того, чтобы оправдываться, брать на себя вину, признаваться. Оно для того, чтобы наезжать.

Вообще, это очень важный элемент уральского высказывания: наезд. Наездная интонация совершенно не обязательно служит способом отъёма «сотового», «пятикатки», «сиг», это необходимый признак уральской речи. Наезд у нас кроется во всём. Стоит прислушаться к милому, рокочущему, немного уязвлённому уральскому говору. В нём, помимо «окания», проглоченных окончаний, выпирающих согласных, обязательно послышится эта наездная интонация. Даже если мы говорим «Ларс фон Триер – реально хороший режиссёр! Реально!». В этом должна быть интонация «Дай сигу!», но намерения останутся чисты. Это такая… не знаю, доверительная искренность.

Та же, кстати, брутальная искренность, с которой уральские мужчины делают друг другу «тиски». Первый раз мы попали в «тиски» лет десять назад на дне рождения моего друга Ромы. К нему приехал старший двоюродный брат с Уралмаша и, спустя несколько часов после начала вечеринки кричал: «Романыча в тиски!» и со всей уралмашевской силушкой крепко обхватывал шею краснеющего Ромы рукой. Ромино именинное лицо краснело под мышкой у брата, а сам брат кричал, как он любит Рому и поэтому захватывает его в «тиски». Сейчас мне не нужно стараться, чтобы попасть в «тиски», мне просто нужно прилететь в Кольцово, а сразу из аэропорта поехать в «Алиби» и встретить там немедленно, у входа, кого-то из старых приятелей.

Однако мы отвлеклись от нашего словаря. Я еду с водителем на съёмку, он плохо знает дорогу, я объясняю, что:

– Едешь прямо по Тверской, после Пушкинской площади будет свороточка…
– Что будет?
– Своротка. В общем, нам сюда, в Настасьинский.

Фонетически это тоже очень уральское слово. Певучее великорусское «поворо-о-от» превратилось в хлёсткое «сворОтка».

Слава Богу, что, как говорит один мой старший коллега, «нет никакой единой России, кроме той, что неспроста пишется в кавычках». Мы можем говорить на своём, уральском языке, и прочие сограждане из Тулы и Калининграда, нас не просто поймут. Мы можем выражать числа «однёрками» («Какая ещё однёрка?» – «Ну, единичка!»), мы можем «барагозить» (и даже «вайдосить») на «бухтящих» «колдырей», сорящих «чинариками». Протирать окна «вехоткой», кашлять после «выброса», «зависать» дома, там же «катать вату».

Нас не понимают, когда мы говорим одураченному москвичу или ростовчанину: «Брейся!» А ведь сколько иносказаний в школьные годы родил этот глагол: и «Бритва», и «Джилетт», и просто можно, озорливо подмигивая, поводить кулаком по щеке.

Уральский язык – наша подлинная душа. Сколько сумрака, тайны и опасностей таит в себе слово «Блуда»! Как привычно и внятно звучит «Не лезь туда, Лёха, это блуда какая-то»! А им не понять. Сколько домашнего, тёплого, родного в слове «Шаньга», «Шанежка». И, наоборот, непримиримое «Эт тебе не шаньги трескать!» Как обречённо и безвыходно звучит «Я завалил куртку»! Саратовец обязательно спросит «В смысле? Куда завалил?», ему не придёт в голову, что на куртке жирное несмываемое пятно от майонеза от ЕЖК с пластиковой крышкой.

Как славно и спокойно пройтись по осенней «мяше» где-нибудь под Пышмой или Тавдой, в которых любой москвич, даже телеведущий в эфире, поставит ударение на первый слог, набрать в лесу «синявок» с «обабками», да возвратиться с ними домой, раздумывая, пойти «по туда» или «по сюда»!

Есть в нашем языке и подлинная мистика. Как попали сюда, во глубину уральских руд, исключительно петербургские «поребрик», «кура» и «греча»? Из каких, действительно, руд намотыжили того чудного сплава, где чугунный наезд соседствует с лёгкими алюминиевыми интеллигентскими образами? Может и впрямь мы такие обособленные русские каталонцы или квебекцы? И нет для нас в нашем невысоком горном замке никакой Москвы, института русского языка и справочника Розенталя?

Да не взыщут строго поборники закона, никакой это не экстремизм. А что? Можем обсудить за «сисей «Стрельца». Кстати, скажите «сися стрельца» заезжему гостю. Готов поспорить: он довольно предсказуемо представит себе исторического трансвестита.