Еще поколение наших матерей настороженно относилось к женщинам, не выходившим замуж, не имевшим детей или родившим их вне брака. Это было как-то странно, не комильфо.
Сегодня это нормально. И в моем поколении, и среди тех, кто младше, предостаточно женщин, оставшихся— незамужними? одинокими? свободными? Пожалуй, в нашем языке даже нет соответствующего прилагательного, безоценочного, а только констатирующего.
Сегодня нормально не иметь детей и не желать их, нормально знакомиться с мужчинами в ночных клубах и «снимать» их на одну ночь или как получится. Я даже знаю парочку браков, заключенных благодаря отношениям, завязавшимся именно после таких ни к чему не обязывающих ночей.
Нормально— делать карьеру, много зарабатывать, быть себе хозяйкой, быть с мужчиной на равных... Список вы можете продолжить сами.
Это заставляет задуматься: а что же такое женщина и что же такое женственность? Оказывается, это совсем не то, что об этом думали веками. Как только исчезло давление общественного мнения, заставляющее женщину, не задумываясь, стремиться к браку, к определенным отношениям с мужчиной и— через мужчину— с социумом, так сразу и выяснилось, что многим женщинам это все не очень-то и нужно. Или нужно, но не так.
Речь не о том, что женственность исчезает, что женщины ее теряют. О нет. Они избавляются от того, что, как им внушали, является женственностью. Также, как когда-то они избавились от корсетов, от запрета на образование и на изъявление политической воли. Тает и исчезает демонстративная женственность, которая заключается в презентации себя как объекта мужского интереса, без которого женщина не может реализовать себя в традиционной роли. Тает и исчезает и более глубокая вещь— глубинное представление о себе именно как о таком объекте, который обязан соответствовать мужским ожиданиям.
Эти ожидания настолько въелись в культуру, что стали уже и женскими: дескать, «настоящая женщина» должна то-то и то-то, выглядеть— так-то, чувствовать— то-то. Но та, которая должна— кому, интересно?— так-то выглядеть и то-то чувствовать,— она как раз не вполне настоящая, бедняжка.
А какая же настоящая?
А кто ж ее знает.
Сейчас она только на пути к себе, она— собирательная женщина— в некоторой растерянности мечется между салоном красоты и, допустим, Гарвардом, между кухней, детской, спальней— и кафедрой, директорским кабинетом и автосервисом. Она, похоже, еще не вполне определилась с тем, кто она и что она может себе позволить, чтобы не превратиться в «мужика в юбке», то есть не утратить— в глазах окружающих, это раз, и в собственной душе, это два,— того неуловимого, эфемерного и непонятного, что мы называем женственностью.